— Ну, ладно, — сказал я, — как вам угодно.
Я положил трубку.
Вообще-то мне следовало ожидать, что так оно и будет. Льюис Карр жил, словно играя в некую игру, и как и подобает послушному мальчику, он старательно выполнял все принятые правила. Он всегда был дисциплинированным игроком, и останется им навсегда.
Мой путь от дома Уайтинга до медицинского факультета пролегал мимо «Больницы Линкольна». Недалеко от центрального входа на стоянке такси, уныло опустив плечи, засунув руки в карманы и тупо уставившись на тротуар, стоял Фрэнк Конвей. Весь его вид был исполнен непередаваемой словами горечи и безрадостной усталости. Я остановился у обочины тротуара.
— Подвезти?
— Я собирался в детскую больницу, — сказал он. Он, казалось, был удивлен тому, что я остановился. Мы с Конвеем никогда не были друзьями. Он замечательный врач, но как человек, не слишком-то приятен в общении. Он был дважды женат, и обе жены подали на развод. Вторая жена ушла от него после всего полугода совместной жизни.
— Мне как раз по пути, — сказал я.
Вообще-то я ехал совсем не в ту сторону, но мне хотелось поговорить с ним. Он сел ко мне в машину, и я снова выехал на дорогу.
— Я зачем тебе в детскую больницу? — спросил я.
— Конференция. Раз в неделю там устраивают конгениальные конференции. А ты куда?
— А я просто в гости, — ответил я. — На обед к приятелю.
Он кивнул и откинулся на спинку сидения. Конвей был еще довольно молод, ему было только тридцать пять. Он приобрел большой опыт, проработав в свое время под руководством лучших хирургов страны. Теперь он сам был лучше любого из них, или по крайней мере, так было принято считать. Весьма затруднительно быть уверенным в чем-либо, когда речь заходит о таком человеке, как Конвей: он был как раз одним из тех врачей, которые так быстро снискали себе успех и популярность, что даже стали чем-то сродни политикам и звездам кино; у них появляются слепо преданные им поклонники и непримиримые критики; таких как они можно или любить или же ненавидеть. Конвей обладал довольно внушительной внешностью: коренастый, могучий мужчина с тронутыми сединой волосами и глубоким, пронзительным взглядом голубых глаз.
— Я хотел извиниться, — сказал Конвей. — За сегодняшнее. Я не хотел, но так получилось.
— Ничего, все в порядке.
— И у Герби еще надо прощения попросить. Я такого наговорил ему…
— Он все поймет.
— На душе прегадостно, — сказал Конвей. — Но когда видишь, как умирает пациент, как он гибнет вот здесь, у тебя на глазах… Ты не знаешь, что это такое.
— Не знаю, — признал я.
Еще некоторое время мы оба молчали, а затем я сказал:
— Можно я попрошу тебя о небольшой услуге?
— Конечно.
— Расскажи мне о Дж.Д.Рэндалле.
Он ответил не сразу.
— А что?
— Просто интересно.
— Врешь.
— Конечно, — сказал я.
— Ли арестовали, ведь так? — спросил Конвей.
— Да.
— Это он сделал?
— Нет.
— Ты в этом уверен?
— Я верю тому, что он рассказал мне, — сказал я.
Конвей вздохнул.
— Джон, — заговорил он, — ты ведь не дурак. Представь, если бы на тебя решили повесить такое дело. Ты сам что, не стал бы все отрицать?
— Не в этом дело.
— Да нет, именно в этом. В таких вещах никто не станет признаваться.
— А что, разве исключена возможность, что Арт этого не делал?
— Это даже не просто возможность. Это более, чем возможность. Это вероятность.
— И что из этого?
Конвей покачал головой.
— Ты забываешь о том, откуда возникают подобные вещи. Дж.Д. большой человек. Дж.Д. теряет дочь. А в это же самое время неподалеку от места проживания вышеозначенного Дж.Д. подворачивается под руку удобный китаец, на которого можно спихнуть имевшее место неблаговидное деяние. Ситуация лучше не придумаешь.
— Я уже слышал подобную теорию. Я не верю в нее.
— Значит, ты не знаешь Дж.Д.Рэндалла.
— Вот это точно, не знаю.
— Дж.Д.Рэндалл, — сказал Конвей, — это пуп всего мироздания. У него есть деньги, связи и престиж. Он может позволить себе заиметь все, что его душа ни пожелает — даже голову маленького китайца.
— Но зачем она ему? — поинтересовался я.
Конвей рассмеялся в ответ.
— Друг мой, ты что, с Луны свалился?
Наверное вид у меня был довольно дурацкий.
— Ты разве не знаешь, что…, — тут он замолчал, поняв, наверное, что я действительно ничего не знаю. Затем Конвей очень старательно сложил руки на груди и к уже сказанному не добавил ни слова. Он сосредоточенно глядел на дорогу впереди себя.
— Ну так что же? — допытывался я.
— Спроси лучше у самого Арта.
— Но я спрашиваю у тебя, — сказал я.
— Или у Лью Карра, — продолжал Конвей. — Может быть он и расскажет тебе об этом. А я не стану.
— Ну ладно, — сказал я, — тогда расскажи мне о Рэндалле.
— Как о хирурге.
— Хорошо, давай как о хирурге.
Конвей кивнул.
— Как хирург, — начал он свой рассказ, — Дж.Д. ничего из себя не представляет. Он посредственность. Он теряет людей, которые должны были бы жить. Молодых, сильных людей.
Я кивнул.
— А еще он подлый как сам дьявол. Он изводит своих стажеров, заставляет терпеть всяческие унижения, короче, смешивает их с дерьмом. Под его началом работает много на самом деле способных молодых хирургов, и так-то он руководит ими. Я знаю это; я сам провел у него два года на хирургии грудной клетки, прежде, чем уехал в Хьюстон стажироваться в кардиохирургии. Когда жизнь впервые свела меня с Рэндаллом, мне было двадцать девять лет, а ему тогда было сорок девять. Он очень круто принимается за дела. Он вообще ужасно деловой, носит костюмы из магазина на Бонд-Стрит, и козыряет друзьями, владеющими замками во Франции. Разумеется, это еще совсем не означает того, что он хороший хирург, но главное произвести впечатление. Это создает некий ореол вокруг него. Благодаря этому он может выглядеть хорошо.