Случай необходимости - Страница 59

— Она сказала, что выпишется, если ей не сделают операцию, ну и тогда мы, естественно…

— … но студенты постоянно жалуются; это неспецифическая реакция…

— Вероятно, девица откусила у него это…

— Ну надо же! Гарри? И с той медсестрой из «Семерки»? С той самой блондинкой?

— … не верю этому. Он публикует больше статей, чем нормальный человек сможет прочитать за всю жизнь…

— … метастазы в сердце…

— Ну, короче, дело было так: тюрьма в пустыне, и, значит, там уже сидит старый заключенный с пожизненным сроком и молодой арестант, которого только что привезли. Тот, который молодой, постоянно говорит о побеге, и через несколько месяцев ему удается успешно бежать. Неделю его нет, а затем охранники его опять приводят и бросают в ту же камеру. А он еле живой, безумно хочет пить и жрать. Он только и делает, что рассказывает старику, как это было ужасно. Бескрайние пески, ни одного оазиса, короче, мертвая пустыня. Старый заключенный слушал его, слушал, а потом и говорит: «Ага. По себе знаю. Лет двадцать назад я тоже пытался убежать отсюда». Тогда молодой арестант к нему с претензиями: «Вот как? А что ж ты не сказал мне об этом раньше, когда я столько месяцев готовил свой побег? Почему ты не сказал, что это невозможно?» Старик в ответ лишь пожал плечами и сказал: «Каким же это надо быть дураком, чтобы обнародовать негативные результаты?»

* * *

Примерно около восьми часов я почувствовал, что начинаю уставать. Но тут я наконец увидел Фритца Вернера. Он вошел, приветствуя всех и о чем-то непринужденно болтая с знакомыми. Я направился было к нему, но на полпути к заветной цели меня перехватил Чарли Фрэнк.

Чарли стоял, уныло ссутулившись, и лицо его имело такое болезненно-перекошенное выражение, как будто его только что пырнули ножом в живот. Его широко распахнутые глаза были исполнены непередаваемой словами скорби. Со стороны все это производило довольно жалкое впечатление, но для Чарли подобное состояние было нормой. При одном лишь взгляде на него, на ум начинали приходить мысли о неотвратимо наступающем кризисе и неминуемой трагедии, сокрушительное бремя которых словно разом навалилось на его плечи. За все время нашего знакомства я еще никогда не видел его улыбающимся.

Напряженно, почти переходя на шепот, он поинтересовался у меня.

— Как он там?

— Кто?

— Арт Ли.

— В порядке. — У меня не было ни малейшего желания говорить о Ли с Чарли Фрэнком.

— А его правда, что ли, арестовали?

— Да.

— О боже. — Он даже как будто лишился дара речи от изумления и ужаса.

— Я уверен, что в конце концов все уладится, — сказал я.

— Правда?

— Да, — сказал я. — Я в этом уверен.

— Бог ты мой, — он закусил губу. — Может я смогу помочь чем-нибудь?

— Не думаю.

Он все еще продолжал удерживать меня за рукав. Я вызывающе пристально глядел на Фритца, находившегося на другой стороне гостинной, в надежде, что Чарли заметит это и наконец отпустит меня. Но он не понял намека.

— Послушай, Джон…

— Слушаю.

— А я вот тут слышал, что ты, это, тоже туда влезаешь?

— Скажем так, интересуюсь происходящим.

— Считаю своим долгом предупредить тебя, — сказал Чарли, наклоняясь поближе, — что в клиниках об этом уже пошли разговоры. Говорят, что тебя это так волнует, потому что ты сам в этом замешан.

— Мало ли кто что говорит.

— Джон, ты наживешь себе кучу врагов.

В это время я мысленно перебирал в памяти тех, кто ходил в друзьях у Чарли Фрэнка. Он был педиатром, и дела у него шли очень неплохо: он волновался и переживал за своих маленьких пациентов больше, чем их собственные матери, чем производил на последних очень хорошее впечатление.

— Откуда ты знаешь?

— У меня такое предчуствие, — с грустью в голосе сказал он.

— И что ты предлагаешь?

— Оставь это дело в покое, Джон. Это мерзкое дело. Очень мерзкое.

— Я это учту.

— Очень многие убеждены…

— И я тоже.

— … что здесь должен разбираться суд.

— Большое спасибо за совет.

Он еще сильнее сжал мою руку.

— Я говорю тебе об этом на правах друга, Джон.

— О-кей, Чарли. Я приму к сведению.

— Это очень мерзкое дело, Джон.

— Я учту.

— Эти люди не остановятся ни перед чем, — сказал он.

— Какие люди?

Внезапно он отпустил мой рукав и сокрушенно передернул плечами.

— Ну что ж, поступай, как знаешь.

Сказав это, он отвернулся от меня.

* * *

По своему обыкновению Фритц Вернер стоял рядом с баром. Он был высок и очень худощав, и может быть поэтому производил впечатление истощенного человека. Он неизменно носил очень короткую стрижку, и это лишь подчеркивало его большие, темные, задумчиво смотревшие на собеседника глаза. Он чем-то напоминал птицу, походка его была довольно неуклюжа, и всякий раз, когда с ним кто-нибудь заговаривал, он вытягивал вперед свою худую шею, как если бы у него были проблемы со слухом. Он был довольно напорист, что, видимо, объяснялось его австрийским происхождением или же его художественными наклонностями. На досуге Фритц часто брался за кисть и делал карандашные наброски, так что в кабинете у него всегда царил легкий беспорядок, как в студии у любого художника. Но он был психиатром, и зарабатывал на этом очень приличные деньги, терпеливо выслушивая рассказы уставших от жизни и уже совсем не юных матерей семейств, по той или иной причине лешившихся душевного покоя.

Мы обменялись рукопожатиями, и он улыбнулся:

— Так-так, верно ты и есть тот ядовитый плющ.

— Я уже и сам начинаю об этом подумывать.

Он огляделся по сторонам.

— И много лекций и наставлений уже выслушал?